Разница между больницей и лицеем сводится к оформлению входа. Вместо рокера с электрогитарой здесь торчит писатель с закрученными усами и с пирожным в руке. На постаменте вместо строчки из песни «Я читаю» процитирован Пруст: «Чтобы выносить действительность, мы все должны лелеять в себе некоторое безумие».

Рене входит в оранжево-белую столовую. Сначала он путается, садясь то за столик к Наполеонам, то за столик к Иисусам, потом пытается завладеть отдельным столиком, подальше от других больных, но подходит санитар со словами:

– Здесь сидят поклонники сатаны, скоро они соберутся. В полнолуние они бывают агрессивными, и те, кто не принес официальной присяги дьяволу, могут от них пострадать. Чувствую, это не ваш случай, так что не советую здесь оставаться.

Бывший учитель истории хватает свой поднос.

– Куда мне пересесть?

– Как ваша фамилия?

– Толедано. Кажется, доктор Шоб уже приписал меня к столику.

Санитар проверяет по списку.

– Ага, вот вы: «атлант». Так бы и сказали. Идемте, Атлантида вон там. Понятно, почему вы их не увидели, они сторонятся остальных.

Атлантов трое: двое мужчин и женщина. Рене робко здоровается и подсаживается к ним.

– Вы из какого города Атлантиды? – тут же обращается к нему с вопросом пухленькая дама.

Вряд ли они знают про Мем-сет.

Он не готов отвечать. Тогда к соотечественнице присоединяется мужчина с длинными седыми волосами:

– Раз вас посадили к нам, значит, вы тоже атлант.

Третий, худющий, наполняет его стакан.

– Не стесняйтесь, здесь единственное место в целом свете, где можно смело заявить о своем атлантическом происхождении.

Рене молча ест.

– Вы так и не ответили. Вы откуда?

– Из столицы, – неохотно цедит он.

– Из Атлантиса?

– Столица называется не Атлантис, – хмуро бормочет Рене. – Это город Мем-сет.

– И что же вам о нем известно, мсье Всезнайка?

Еще суток не прошло после моего последнего визита туда.

– Слово «Атлантида» придумал Пифагор, за ним его повторил ученик Пифагора Критий, потом был Платон. Это греческое слово. С какой стати, спрашивается, этим людям говорить по-гречески? У них должен был быть собственный язык.

Женщина считает необходимым сказать свое слово:

– Я знаю правильное название столицы Атлантиды: Крабуньяк. Даже два Крабуньяка: Крабуньяк-виль и Крабуньяк-пляж. Между ними была дорога, часто загруженная.

Рене тяжело вздыхает и продолжает есть.

– Ты, новенький, чем занимался, когда был атлантом? – интересуется женщина.

Он продолжает есть. За него отвечает длинноволосый седой мужчина:

– Я был ответственным за путешествия. Там путешествовали запросто, по щелчку пальцев: раз – и оказался там, где хочешь. Телепортация! Я устраивал путешествия детям. Главным было сосчитать их сначала и потом. Если я кого-то недосчитывался, мне устраивали нагоняй.

– А я лечила людей специальной палочкой. Одно прикосновение – и человек здоров.

– А я управлял лазером. Там была башня, с нее бил мощный лазерный луч, это была лучшая защита от нападений врагов.

Я сошел с ума? Нельзя исключить и такую гипотезу. Научившись любить себя, я стал терпимее к собственным причудам.

Он закрывает глаза и видит террасу, где происходил последний разговор с Гебом. Он не может забыть картины города.

Если предположить, что все это – плод воображения, то откуда взялись столь четкие картины Атлантиды и атлантов? Откуда все эти подробности: одежда, образ жизни и ее продолжительность, эпоха их существования?

Личность Геба отличается от моей. Он неизмеримо лучше меня. Нигде в моем прошлом не найти и малой доли его мудрости.

– Нет. Не было ни войн, ни врагов, – возражает Рене, откладывая приборы.

Трое других больных напрягаются.

– Вы-то откуда знаете? – спрашивает худющий, от тика у него кривится рот.

– Воевать было не с кем. Остров был полностью изолированным.

Боже, я пытаюсь увещевать безумцев в дурдоме. До чего я докатился!

– Никаких лазеров там не было, потому что у атлантов не было потребности в изощренных технологиях. И в медицине не нужны были никакие волшебные палочки, хватало здорового питания и образа жизни, чтобы всегда пребывать в добром здравии.

– Думаю, мы жили в разных городах, – резюмирует со знанием дела женщина.

– Столица называется Мем-сет, остров – Ха-мем-птах.

– Кем он себя возомнил? – возмущается женщина.

Тем, кто действительно там побывал и спорит с сумасшедшими, вообразившими, что там были.

Раздается громкий крик. Рене оглядывается, но атлант справа шепчет ему на ухо:

– Это Жанна д’Арк, каждый вечер одно и то же. Обжигается супом и обвиняет в этом всех вокруг.

Оставив свой ужин недоеденным, учитель истории встает, вежливо прощается с остальными атлантами и уходит к себе. В его комнате висит еще одна цитата из Марселя Пруста: «Человек – существо, не способное выйти за пределы собственного «я» и знающее только себя. Говорящий противоположное лжет».

49.

Главное – ничего не забыть.

За неимением смартфона Рене Толедано прибегает к листку бумаги и карандашу. Он максимально подробно переносит на бумагу свои воспоминания о посещении Мем-сета и о беседах с Гебом.

Записывать для укрепления памяти, не обращая внимания на бред других пациентов. Записывать, чтобы окончательно не сойти с ума.

20:20, до встречи с Гебом три часа.

Он готовится. В его просторной палате психиатрической лечебницы стоит телевизор. Включив его, он попадает на метеосводку: ввиду непрекращающегося дождя поднялся до опасной отметки уровень воды в Сене. Ведущая вспоминает прошлогоднее наводнение, когда вода закрыла ноги статуи зуава на мосту Альма. По ее словам, теперь этот уровень превышен: многие километры речных берегов затоплены, о наводнении сообщают из многих населенных пунктов вдоль реки. «Ждет ли нас потоп в этом году?» – спрашивает ведущая в конце.

Он выключает телевизор, чувствуя растущую тревогу. Внезапно он слышит вопль. Так кричат не в бреду, а от острой боли. Дверь его палаты не заперта. Он высовывает голову в коридор и слышит второй вопль, не менее страшный, чем первый, резко отличающийся от блеяния остальных больных.

Не знаю, как это получается, но я могу различать типы криков. Это – крик подлинного страдания.

Пользуясь тем, что все пациенты еще на ужине, он осторожно идет по коридору к тому месту, откуда все время несется крик. Так он оказывается на лестнице, ведущей в подвал, в самом подвале. Длинный подземный коридор упирается в дверь, из-под которой выбивается желтый луч света. Чем ближе он подходит к этой двери, тем громче становится крик.